class="p1">— Принеси выпить, — попросила Одетта. — Какая жара! Неужели вам не хочется пить?
Земля, воздух, одежда — все пахло смолой. Лунный свет, проникая сквозь сосновые ветки, заливал окрестности. Время от времени проезжали по шоссе машины, и тогда мягкая, сладкая волна воздуха колыхала ветви. Дутр налил в стаканы ликер, плеснул холодной воды.
— Позвать Влади? — спросил он.
— Пусть сначала закончит, — сказала Одетта.
В тридцати метрах от них Владимир менял колесо у грузовика. Его тощий силуэт, как в китайском театре теней, вырисовывался в свете стоявшей на земле переносной лампы. Они молча выпили. Одна из девушек что-то сказала Одетте, на сей раз и Дутр понял ее: «Я быстро закончу и вернусь».
— Ja! — ответила Одетта. — Spute dich![24]
— Это которая? — прошептал Дутр.
— Грета, — так же шепотом ответила Одетта и продолжила уже в полный голос: — Так сидеть неудобно, вы не находите? Принес бы ты столик, а, малыш? А то стакан некуда поставить.
— Я принесу, — предложила Хильда.
— Да, спасибо. Любой столик.
Хильда пошла к грузовому фургону. Этот момент Дутр не забудет никогда в жизни. Фургон стоял у дороги. Девушка толкнула скрипнувшую дверь. В зеленоватом свете переносной лампы обозначился вход.
— Потрясающе! — сказала Одетта. — Видно, как днем.
Владимир притащил запасное колесо и теперь сидел на корточках среди разбросанных инструментов. Грета мыла посуду, что-то напевая. Промчалась машина в сторону Экса, ее фары на мгновение осветили фургон, в котором Хильда искала столик.
— Налить еще? — предложила Одетта. — Уф, хоть вздохнуть можно!
Она пила смакуя, маленькими глотками. Блеск кольца на ее руке отражался в стакане. Дутр не спускал глаз с фургона, по борту которого бежала надпись: «Семья Альберто».
— Что-то долго она ищет столик, — произнес он. — Схожу посмотрю.
— Уже испугался, думаешь, похитили? — рассмеялась Одетта. — Все еще влюблен. Успокойся, ей не проскользнуть незамеченной.
Чтобы не отвечать, Дутр зажег сигарету и подозрительно глянул на Одетту. Первый раз со времени отъезда из Парижа она старалась быть любезной. В фургоне что-то рухнуло.
— Господи, ведь ей достаточно протянуть руку и зажечь лампу, — вздохнула Одетта. — Какая недотепа!
Опять что-то грохнуло, и тут же раздался сдавленный крик.
— Ты идешь или нет? — окликнула ее Одетта.
— Скорее всего, лампочка перегорела, — заметил Дутр.
Он встал, отряхнул габардиновые брюки… Одетта схватила его за руку:
— Оставь, пусть сама выкручивается! Если она не в состоянии найти столик… их там по меньшей мере три штуки.
Дутр прислушивался. Одетта раздраженно оттолкнула его.
— Ну ладно. Иди, раз уж тебе неймется! Отличный момент. Сможешь поцеловать ее в углу… Идиот!
Дутр взял в «бьюике» электрический фонарик и не торопясь направился к фургону. Одетта прикрыла глаза, медленно опустила руку, не глядя, поставила стакан на усыпанную иголками землю. Четкий силуэт Пьера, его беззаботная походка, непринужденные движения рук — она видела все. «Он знает, что я на него смотрю, — думала она. — Он знает, что это сводит меня с ума!» Стояла такая тишина, что она услышала слова Пьера:
— Хильда?.. Где вы?
Свет фонаря, мягкий, чуть ярче лунного, падал на ступени фургона.
— Хильда?
Пьер поднялся на одну ступеньку, потом на другую и вдруг остановился, направив луч света на пол.
Одетта встала. Грета все еще убирала тарелки. Владимир закручивал гайки на колесе; переносная лампа ярко освещала его голые руки, на которых черными жгутами вздувались вены. Пьер поднялся на верхнюю ступеньку, встал на колени. Одетта сделала несколько шагов в его сторону, потом побежала, словно кто-то толкнул ее в спину. Дутр повернул голову.
— Она мертва… — произнес он. — Веревка…
Одетта остановилась у лестницы; голова ее была на уровне пола, и она видела темные очертания лежавшего тела. Дутр посветил фонариком, стала видна веревка, обмотавшаяся вокруг шеи Хильды, как сытый удав. Белокурые волосы все еще развевались легкой пеной.
— Пьер, — тихо позвала Одетта.
Дутр поднялся с колен, опершись о косяк двери, шагнул в фургон, наклонился. Трепетный свет фонарика испещрил его худое лицо резкими тенями. Он выпрямился, закрыл глаза ладонью.
— Почему? — прошептал он.
— Бедный мальчик! — Одетта инстинктивно отшатнулась от сходившего со ступенек Дутра. Он шагал тяжело, опустив голову.
— Знаешь, меня это вовсе не удивляет, — произнесла Одетта.
Он отстранил ее резким жестом:
— Позови Владимира. И без паники. Грета ни о чем не догадывается. Успеем ей рассказать.
Голубой свет, нежность лунной ночи, и эта девушка, лежащая за его спиной! Когда же кончатся этот сон? Когда же наступит утро?
Одетта удалялась ровными шагами. Она тронула Владимира за плечо, он поднялся.
— Хильда умерла, — сказала она. — Убита… Ты понимаешь?
Он, казалось, ничего не понял. Одетта уточнила:
— Задушена… веревкой.
На этот раз Владимир встал.
— Когда?
— Мы только что обнаружили.
Нахмурившись, Владимир прокручивал эту мысль в голове. Задушена! Да, это он прекрасно понимал. Он столько их видел — расстрелянных, повешенных, наложивших на себя руки… Он вытер ладони о траву.
— Пошли!
Но Владимир все еще думал. Что-то смущало его, он попытался выразить это.
— Слишком красиво, чтобы умирать, — сказал он, гася лампу.
Он шел за Одеттой, и она слышала его внятный шепот:
— Мнительный… Мнительный…
Дутр ждал их у лесенки. Он молча протянул Владимиру фонарик. Владимир включил его и долго смотрел на покойную. Вздувшееся лицо, распухший язык, вылезшие из орбит глаза… Да, знакомая картина. Эти признаки никогда не обманывают. Легонько коснувшись пальцами, он закрыл ей глаза.
— Веревка! — подсказала Одетта.
Он ослабил веревку, высвободил тонкую шею. На ней остался глубокий синюшный след.
— Нет скользящая петля, — отметил Владимир.
— Ты слышишь? — спросила Одетта.
Дутр вскарабкался на ступеньки.
— Слышу. Но чтобы удавить себя, достаточно потянуть за концы верёвки, разве не так?
— Невозможно, — сказал Владимир.
— Как невозможно?
— Сначала упасть в обморок.
Дутр повернулся к Одетте:
— Что он плетет?
— Он говорит, у того, кто хочет наложить на себя руки, обычно не хватает смелости пойти до конца. Человек теряет сознание, и это спасает его.
— Она… убит, — добавил Владимир.
— Идиот чертов! — закричал Дутр. — Посмотри, прежде чем говорить!
Он вырвал у него фонарик и осветил фургон:
— Ты же видишь, там никого нет, а мы все были на улице. Понимаешь? На улице! Ступеньки, дверь — я видел их так же, как тебя сейчас. Она вошла…
Он вдруг замолчал. Фонарик осветил опрокинутый стол и рядом на полу шпагу с поблескивающим лезвием.
— Она закричала, — заметила Одетта.
Дутр подобрал шпагу, острием уперся в ножку стула; лезвие скрылось в рукоятке.
— Да, кричала… Но кто мог на нее напасть? Все-таки она убила себя сама.
— Нет, — сказал Владимир.
— Тогда что же? — удрученно спросил Пьер.
Владимир наматывал на руку веревку, потому что
